О любви
История одной маленькой русской штучки
2008-08-08 / Игорь Яркевич
Эту штучку зовут любовь.
Она действительно маленькая. Вроде настольной лампы. Или смесителя. Или еще меньше. Вроде штопора. Или авторучки. Или даже еще меньше. Вроде двухрублевой монеты или пробки от бутылки водки. Тем более она всегда вела себя скромно. Из-за того, что она скромная и маленькая, ее никогда не было видно. Даже когда она находится на самом видном месте, ее все равно не видно. Как будто бы ее и нет.
Но ее всегда не хватало. Она постоянно терялась. Ее долго искали.
Когда ее находили, она тут же терялась снова.
На ее поиски приходилось тратить большие усилия. Стенька Разин из-за нее утопил персидскую княжну. Петр Первый построил для нее Петербург. Пушкин ушел за ней в цыганский табор. Лермонтов – на Кавказ. Толстой – в окопы Севастополя. Достоевский – в сибирскую каторгу. Гоголь из-за нее сжег второй том «Мертвых душ». Седов шел за ней на Северный полюс. Ленин ездил за ней в Финляндию. Булгаков ушел за ней сначала к белым, а потом к красным. Сталин строил для нее лагеря. Стаханов спускался за ней в шахту. Гагарин летал за ней в космос. Сахаров только для нее сделал водородную бомбу. Тарковский снял для нее «Солярис». Солженицын вернулся за ней Россию. Горбачев для нее рубил виноградники. Ельцин ради нее играл в волейбол, а потом залез на танк. Березовский уехал за ней в Лондон. Прохоров ездил за ней в Куршавель. Аршавин для нее забил гол голландцам. Я сам из-за нее собирал в детстве марки; все было только из-за нее, ради нее и для нее.
Но все закончилось ничем. Маленькая русская штучка безнадежно потерялась. В русском мире для нее пока места так и не нашлось.
Любви нет даже в русской литературе. Русские писатели никого не любили. Если они все-таки писали о любви, то любовь проскальзывала у них между строк. Даже когда казалось, что они пишут о любви, что вот-вот – и любовь, в итоге все равно получалось не о любви. «Евгений Онегин» – обо всем, кроме любви. О лишних людях. О балах. Об усадьбах. О дуэлях. О русской жизни.. «Анна Каренина» – о поездах. О конях. О героине. Но не о любви. «Тихий Дон» – тоже не о любви. О войне. О мире. О казаках. О том, кто же в конце концов написал «Тихий Дон». А любовь где-то очень далеко. «Доктор Живаго» тоже без любви. Это роман о врачах. О революции. О войне. О сложном пути русской души. О духовности. О стихах. О Нобелевской премии.
«Мастер и Маргарита» – снова не о любви. Это о писателе. О советском быте. О том, что ленивая советская интеллигенция не хотела читать Библию, где все очень длинно, и узнавала про Иисуса Христа из «Мастера и Маргариты», где вся евангельская история описана более лаконично и романтично.
От любви бежали не только писатели. От любви бежали все. Любовь не артикулирована в русской культуре. Русские художники практически не рисовали любовь. Композиторы – не сочиняли про любовь. Режиссеры плохо ее ставили и снимали. Актеры – плохо играли. Над режиссерами и актерами висел Станиславский. Пятая стена. Там все должно было происходить на заднем плане. Любовь не хотела быть на заднем плане. Она могла быть только на первом или не быть нигде. Поэтому ее не было нигде.
Все в России против любви – от политики до Станиславского и литературы. У нас, у русских, никто никого не любит и никто никого никогда не любил. Если любили, то как-то криво. Это все равно плохо кончалось. Как с персидской княжной. Стенька Разин ее любил – но убил. По-другому в России любить не умеют.
Иногда любовь все же находили. Но тогда она всем не нравилась. Она не оправдывала возложенных на нее ожиданий. И с ней поступали соответственно. Ее обижали все кому не лень. Ставили лицом в угол. Выгоняли голой на мороз. Мазали дегтем. Прогоняли сквозь строй. Надевали на голову мешок и кидали в воду. Заставляли идти на преждевременные роды. Размазывали по стене. Забывали одну в лесу. Сбрасывали без еды и теплой одежды на льдину в Северный Ледовитый океан. Ссылали на вечное поселение в Сибирь. Или на сто первый километр. Или клали на принудительное лечение в наркологический диспансер.
Ее учили прыгать с самолета без парашюта и ходить на медведя с голыми руками. На ней возили воду. Ее нагружали, как верблюда. Посылали по разнарядке класть шпалы и забивать сваи.
Ей ставили на вид. Объявляли выговор. Выдавали одну пачку масла в одни руки. Говорили, что она – дура. Что на ней свет клином не сошелся. Что таких у нас пруд пруди.
Любовь сама была не рада, когда ее находили. Она быстро понимала, что для нее ничего не готово. Что для нее нет песен со счастливым концом. Все русские народные песни о любви очень грустны, они плохо кончаются. Они больше о садизме и мазохизме, чем о любви. В них мучают, топят, режут, бьют дубиной по голове, выходят замуж не за того, кого любят, страдают всю жизнь, с горя пьют, не хотят возвращаться домой, потом приходят домой пьяными, в самом лучшем случае – расстаются навсегда.
Любовь понимала, что для нее нет языка. Что русский язык великий и могучий для всех, кроме нее. Что для нее нет любовного телесного дискурса. Что для нее нет секса. Что у нее нет тела. Что есть только мат или что-то анатомическое. Есть только влагалище, клитор, вагина, лобок и молочные железы. Что все остальное интимно. Что пусть пока поживет без секса и без тела, а там посмотрим... В конце концов, есть хорошие стихи о любви. Есть «Цыганская венгерка» Аполлона Григорьева – единственный текст в русской литературе, где есть только любовь. Есть романсы. Есть хорошие стихи о любви советских поэтов. Есть хорошие советские песни о любви.
Есть русский шоу-бизнес. Он пишет много песен про любовь. Еще есть телевизор. Там довольно часто идут сериалы про любовь. Там нет секса. И нет тела. Там все очень духовно.
Но любовь не могла жить без секса и тела. Она не могла питаться одной только духовностью и «Цыганской венгеркой». Поэтому она быстро, если ее не теряли, терялась сама.
Когда не любят – тогда хамят. Розанов сказал, что главная русская черта – это грубость. С Розановым не поспоришь. Хамят в России везде и всегда. Все и всем. Хамят так же естественно и свободно, как дышат, пьют и поют. Хамят от первого крика до последнего вздоха.
Без хамства в России не сделать шага. Хамят Богу, дьяволу, президенту, России, церкви, космосу, природе, воздуху, земле, воде, лесу, полю, зверю, птице, солнцу, луне, холоду, жаре, весне, лету, осени, зиме, литературе, театру, кинематографу, Америке, Европе, Африке, Азии, прошлому, будущему, настоящему, прохожим, водителям, бомжам, олигархам, жене, мужу, маме, детям, взрослым, соседям, друзьям, врагам, милиции, врачам, журналистам. Хамят всем, кто оказался слева, справа, внизу, наверху, вдоль, поперек, наискосок и по диагонали.
Хамят весело, звонко и жизнерадостно. С подтекстом. С музыкой. С придыханием. С ощущением бездны на краю и всей полноты жизни. Уровень хамства в России действительно очень высокий. По крайней мере выше, чем жизненный уровень или уровень экономики.
На русское хамство не обижаешься. Тут дело не во врожденной грубости. Просто давным-давно пропала одна маленькая русская штучка, которая называется любовь. Хамят от того, что никак не могут ее найти. Хамство – лучшая русская психотерапия в отсутствии любви.
Без любви, конечно, можно жить. Как замена любви есть нефть. Газ. Футбол. Есть сегодняшний экономический кризис. Будущий экономический кризис. Бюрократия. Вечные проклятые и навсегда неразрешимые русские вопросы. Есть на что отвлечься от любви.
Но любви в любом случае не хватает. Любовь пора объявлять национальным проектом. Как борьбу с коррупцией. Пора найти место для этой маленькой русской штучки. Пусть не в центре русского мира. В центре все загазовано и запарковано. В центре ей будет скучно. А где-нибудь на его обочине – вполне. Где-нибудь в женской тюрьме. Или в женской сборной по волейболу. Или в тайге. Или на болоте. Или на границе с Китаем. Хотя бы где-нибудь там.
Когда маленькая русская штучка будет знать, что для нее готово место, – тогда она найдется сама.
Это сообщение отредактировал Alisa - 20.08.2008 - 20:29 Когда Аристотель придумал логику, он на радостях устроил пир и велел заколоть 40 баранов. С тех пор бараны логику не любят.
Любовь по-русски, или неумение любить?